Общее языкознание — статьи

07/11/2008

Ниже представлен раздел сборника «Язык. Культура. Образование», все статьи касаются вопросов общего языкознания.

Язык. Культура. Образование: Сборник материалов международной научной конференции «Чтения Ушинского». Вып. 2. / Науч. ред. О.С. Егорова. – Ярославль: Изд-во ЯГПУ им. К.Д. Ушинского, 2006. – 160 с.

ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ ЯЗЫКА И КУЛЬТУРЫ

© О.А. Кириллова

Концепт «Свобода» как фрагмент русской языковой картины мира

В связи с повышенным в современной лингвистике интересом к роли личности в процессах концептуального познания действительности и языкового мышления все больше внимания уделяется изучению культурных концептов, несущих в себе потенциальный заряд огромного опыта предшествующих поколений, культуры и менталитета всего народа.

Каждый естественный язык отражает определенный способ восприятия и устройства мира, или «языковую картину мира». Совокупность представлений о мире, заключенных в значении разных слов и выражений данного языка, складывается в некую единую систему взглядов и представлений, являющуюся обязательной для всех носителей языка. О картине мира в голове человека позволяют судить не столько отдельные слова, сколько принципы группировки и классификации понятий, находящих формальное выражение в системе языка. Картина мира складывается из отдельных ее фрагментов.

Концепт – это универсальный феномен, исследование которого предоставляет возможность установить особенности национальной картины мира. Подход к концепту как к «алгебраическому выражению значения» [5. C. 280] свидетельствует о многомерности данного термина, о его скрытых, потенциальных ресурсах. Под культурными концептами мы понимаем значимые слова культуры, встречающиеся практически во всех естественных языках мира и обладающие сравнительно низкой частотностью в силу их малого использования в разговорно-бытовой речи. Сферой существования таких культурных концептов является, в основном, литературный язык, слова которого стилистически нейтральны, нормированы и универсально ценностны.

Концепт «свобода» – семантическое образование высокой степени абстрактности, являющееся ключевым для понимания национального менталитета как специфического отношения к миру его носителей. Целью настоящей статьи является обзор имеющихся в лингвистической литературе исследований, посвященных концепту «свобода», а также выбор оптимального метода исследования культурного концепта.

Несмотря на актуальность и большое количество исследований в области изучения культурных концептов, до сих пор не разработан адекватный метод семантического описания ключевых слов нашей культуры. К числу наиболее распространенных методик исследования концептов относятся следующие: полевой метод, компонентный анализ семантики ключевого слова – имени концепта, анализ синонимов и дериватов ключевого слова, анализ сочетаемости ключевого слова (как свободных, так и устойчивых словосочетаний), анализ паремий и афоризмов, объективирующих данный концепт, психолингвистический эксперимент (выявление ассоциативного поля концепта), анализ текстов в разных типах дискурса и т.д.

Оригинальный метод в изучении культурных концептов был предложен А. Вежбицкой [2]. По ее мнению, посредством ограниченного набора универсальных, то есть вербализируемых во всех языках семантических элементов можно выразить все разнообразие рожденных человеком идей. Замысел А. Вежбицкой заключается в реконструкции Естественного Семантического Метаязыка, образуемого самопонятными, неразложимыми и универсальными элементами, которые могут быть замещены (с точностью до перевода) обычными словами любого языка. Наиболее достоверными кандидатами на роль такого рода элементарных смыслов (semantic primitives) можно считать субстантивы я, ты, некто и нечто, ментальные предикаты думать, хотеть, чувствовать, сказать, демонстратив этот и т.п.

Характеризуя концепты «свобода», закодированные в английском, латинском, русском и польском языках, А. Вежбицкая использует набор семантических примитивов и формирует для каждого концепта определенную формулу. Так, например, для концепта «свобода» в русском языке формула имеет следующий вид:

свобода

(а) некто (X) может думать нечто вроде этого:

(b) если я хочу что-то сделать, я могу это сделать

(c) когда я нечто делаю, я могу не думать:

я не могу это сделать так, как я хочу

потому что какие-то (другие) люди что-нибудь сделают/скажут

(d) из-за этого X чувствует нечто хорошее

При этом А. Вежбицкая видит специфику русского концепта и в том, «что во всех русских словарях слово свобода толкуется с упоминанием слов стеснять или стеснение, производных от тесно, как если бы свобода состояла, по сути своей, в «освобождении» из своего рода смирительной рубашки, материальной или психологической» [2. C. 235]. Существует мнение, что в связи с существованием на Руси обычая пеленать ребенка, русский концепт «свобода» соотносится с образом распеленутого ребенка, испытывающего удовольствие от того, что он может двигать ручками и ножками без каких-либо ограничений. Однако А. Вежбицкая связывает семантический профиль слова «свобода» прежде всего с политической историей России.

Подобную же мысль высказывает Г. Гачев, рассуждая о специфике концепта «свобода» в понимании русского человека, «который только вышел из патерналистских режимов империи и социализма и который может понимать свободу прежде всего как развязывание внешних уз и удержей, как волю вольному и что теперь все позволено» [3. C. 16].

Исследователи отмечают некоторый «антиобщественный» акцент русского концепта «свобода», сложившийся в силу исторических традиций и отраженный в русской мысли и русской литературе. «Русскому народу, в силу ли его исторических традиций или еще чего-либо, почти совершенно непонятна идея самоуправления, равного для всех закона и личной свободы – и связанной с этим ответственности. …Само слово «свобода» понимается большинством народа как синоним слова «беспорядок», как возможность безнаказанного совершения каких-то антиобщественных и опасных поступков» [2. C. 240]. Федотов Г.П. также отмечает наличие отрицательной оценки в концепте «свобода»: «Свобода для москвича – понятие отрицательное: синоним распущенности, «ненаказанности», безобразия» [9. C. 187].

Однако, на наш взгляд, ошибочно полагать, что такой отрицательный компонент в структуре концепта «свобода» соответствует лишь культурной и исторической специфике «русского» концепта «свобода». «Свобода», будучи универсальным концептом, содержит в себе элемент отрицания, поскольку зачастую дефиниции «свободы» основаны на отрицании, например, каких-либо ограничений, преград, стеснений.

Исследование концепта «свобода», проведенное А.Д. Кошелевым на основе метода референциального анализа употреблений слова, показало, что центральная часть толкования понятия «свобода», зафиксированная в различного рода словарях как «возможность действовать по-своему, отсутствие неволи, рабства», недостаточно полна и эксплицитна. Исследователь выявляет дополнительные характеристики, необходимые для полной реализации концепта «свобода»: «Свобода X-а =? а) находится иерархически подчиненной роли к Y-у; б) X реально имеет некоторую область выбора, ограниченную Y-м; в) по мнению говорящего, область выбора X-а нормативна?» [7. С. 63]. Для того, чтобы определить границы свободы, т.е. различить свободу и не-свободу А.Д. Кошелев вводит понятие «нормативная область выбора» – область выбора, которая признана как разумная, справедливая, соответствующая подчиненному статусу X-а относительно подчиняющего статуса Y-а» [7. C. 63]. Таким образом, одним из условий реализации свободы является наличие ситуации, которая характеризуется наличием определенной уравновешенности разрешений и запретов на выбор человека. Ситуация, в которой область выбора меньше нормативной, трактуется как не-свобода при условии, что сам человек тяготится таким положением вещей. Критическая ситуация в данном случае определяется как рабство. И, наоборот, ситуация, в которой ограничений на выбор человека становится слишком мало, когда в силу разного рода причин человек реально выходит за пределы «нормативной области выбора», характеризуется как вседозволенность, произвол.

Таким образом, одной из причин появления устойчивой отрицательной оценки в структуре «русского» концепта «свобода» может быть обилие в истории народа ситуаций выхода за рамки «нормативной области выбора», когда человек находится долгое время в состоянии неволи, рабства, преодолев которое попадает в ситуацию вседозволенности. Такой резкий переход из одного состояния в другое, заключающийся в «высвобождении», интенсивно переживается и сопровождается ощущением счастья.

В связи с этим также следует отметить близость концептов «свобода» и «воля» в русской языковой картине мира. В качестве ключевых слов русской культуры «воля» и «свобода» особым образом коррелируют в русском языке, на что неоднократно указывали русские философы и филологи Н. А. Бердяев (1992), А. С.. Хомяков (1992), Д.С. Лихачев (1984), А. Вежбицкая (2001), Н.Д. Арутюнова (2003) и другие. Если в европейских языках соответствующие этим словам понятия практически не пересекаются, то «в русском языке на протяжении всей его истории эти понятия находились в постоянном взаимодействии, то сближаясь, то отдаляясь друг от друга» [1. C. 73].

В настоящей работе мы прибегнем к анализу словарного отражения и воплощения концепта, поскольку система дефиниций в словарях открывает пути к познанию сущности народного сознания, специфики наивной картины мира. Интерпретация словарных определений позволяет, на наш взгляд, выявить обобщенный прототип концепта, его содержательный минимум, что создает базу для дальнейшего изучения концепта на основе других методик.

В комментариях лексикографа XIX века В. Даля «свобода» трактуется как «своя воля, простор, возможность действовать по-своему; отсутствие стеснения, неволи, рабства, подчинения чужой воле» [4. C. 581]. Близость концептов «свобода» и «воля» позволяет говорить о том, что эти концепты имеют общее семантическое пространство, образованное наложением концептуальных полей свободы и воли, в частности, концепт «свобода» заимствует дополнительный «пространственный» компонент, присущий в полной мере русскому концепту «воля». Представление о свободе, заключенное в русской языковой картине мира, сопровождается прежде всего ощущением безмерного счастья, простора. «В свободе ощутимым образом присутствуют… коннотации «простора», широкого, бескрайнего пространства, где можно ПОЛНОСТЬЮ вытянуться» [2. C. 236].

В этимологическом словаре М. Фасмера (1971) находим:

Свобода <…> // Праслав. sveboda, sveboda ‘свобода’ связано с цслав. свобство, собствоpersona’, где svob от svoj (см. свой), т. е. ‘положение свободного, своего члена рода’, далее сюда же др.-прусск. subs ‘сам, собственный’ … [III. C. 582].

Воля 1 <…> // Связано чередованием гласных с велеть’, ‘довлеть’. Родственно лит. valia ‘воля’, лтш. vala ‘сила, власть’, д.-в.-н. wala (ж. р.) ‘выбор’, нов.-в.-н. wahl – то же, wollen ‘хотеть’, др.-инд. varas ‘желание, выбор’, авест. vara ‘воля, отбор’ [I. C. 347].

Велеть, велю ; чередование гласных: ‘воля’, ‘довлеть’ // Родственно лит. velti, pavelti ‘хотеть, позволять’ <…> лат. volo ‘хотеть’ <…> др.-инд. vrnati ‘выбирает себе, что предпочитает’ [I. C. 288].

Итак, в лексическом значении слова воля интегрированы семы ‘желание’, ‘выбор’, ‘власть’. Что касается лексического значения слова свобода, то здесь на первый план выходит сема ‘persona’, ’сам’ (’свой’), но в то же время указывается на «положение …своего члена рода», то есть наличие какой-либо общности или общества, среди которой (в котором) может реализоваться «независимость» или «состояние свободного человека».

При анализе концептов «свобода» и «воля» в социальном пространстве Н.Д. Арутюнова, с одной стороны, говорит о «воле-свободе» как о едином этическом и социальном концепте, с другой стороны, проводит четкое разграничение этих концептов, что связано «с идеей модальности, понимаемой как отношение субъекта к действию» [1. С. 74]. Н.Д. Арутюнова соотносит концепт «свобода» с модальностью необходимости, основанной на существовании ограничений, в то время как «воля» ассоциируется с модальностью желания, их снимающей. «Семантический комплекс желания и выбора придает «воле-свободе» положительную оценку, которая поддерживается тем, что «воля-свобода» составляет неизменную цель социальной борьбы и личных устремлений человека» [1. С. 74]. Таким образом, в основном значении современного русского слова свобода представлена исконная характеристика: свобода – это наличие внешних условий для реализации воли человека, прежде всего в социальном пространстве.

Итак, содержание рассматриваемых нами понятий не остается неизменным, оно находится в постоянной зависимости от состояния и структуры общества, что оставляет обширную область для дальнейшего исследования концептов «свобода» и «воля» в русской языковой картине мира. Следует подчеркнуть, что при изучении культурных концептов исследователи, как правило, не ограничиваются одним из методов, прибегая к синтезу нескольких методов, что приводит к особому методу описания – малой монографии об отдельном слове. На наш взгляд, применение комплексной методики при исследовании концепта «свобода» является, очевидно, наиболее целесообразным, так как многоаспектное описание языковых репрезентаций концепта и их текстового функционирования позволяет наиболее полно представить содержание и структуру изучаемого концепта, а также показать его культурную специфику.

Библиографический список

1. Арутюнова Н.Д. Воля и свобода // Логический анализ языка. Космос и хаос: Концептуальные поля порядка и беспорядка. – М., 2003.

2. Вежбицкая А. Понимание культур через посредство ключевых слов/ Пер. с англ. А.Д. Шмелева. – М., 2001.

3. Гачев Г. Ментальности народов мира. – М., 2003.

4. Даль В.И. Толковый словарь русского языка. – М., 2002.

5. Карасик В.И. Культурные доминанты в языке // Языковая личность: культурные концепты. – Волгоград-Архангельск, 1996.

6. Кошелев А.Д. К эксплицитному описанию концепта ??свобода?? // Логический анализ языка: Культурные концепты / Редкол.: Н.Д. Арутюнова (Отв. ред.) и др. – М., 1991.

7. Лихачев Д.С. Концептосфера русского языка // Русская словесность – М., 1997.

8. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. – Т.3. – Л., 1971.

9. Федотов Г. Россия и свобода // Русская идея: В кругу писателей и мыслителей русского зарубежья. М., 1994.

© А.А. Михайлова

Актуальные проблемы современных гендерных

лингвистических исследований

Гендерные исследования — новое направление российской гуманитарной науки, находящееся сейчас в процессе становления. В центре его внимания — культурные и социальные, а также языковые факторы, определяющие отношение общества к мужчинам и женщинам, поведение индивидов в связи с принадлежностью к тому или иному полу, стереотипные представления о мужских и женских качествах, т.е. все то, что переводит проблематику пола из области биологии в сферу социальной жизни и культуры [1.С.81]. Мужественность и женственность рассматриваются, таким образом, не как природный фактор, а как концепты культуры. Гендерные исследования дают ценный материал как для гуманитарных наук в целом, так и для научных направлений, имеющих прикладной характер, — лингвокультурологии, лингводидактики, методики преподавания иностранных языков и межкультурной коммуникации. Гендер – это элемент современной научной модели человека. Изучение гендерной проблематики в такой перспективе предполагает привлечение к ее исследованию данных других наук, например, психолингвистики, этнолингвистики, когнитивной лингвистики, межкультурной коммуникации, прагмалингвистики, социолингвистики и других наук, которые дают, в свою очередь, материал для лингвистического анализа гендера.

С конца 60-х-начала 70-х гг. XX в. произошел коренной поворот в гендерных исследованиях. Он был вызван как сменой научной парадигмы (пе­реход от структурализма к прагматике), так и социальными изменениями. Большую роль сыграли развитие социолингвистики, формирование пост­модернистских трактовок познания и подъем феминистского движения. Имен­но в этот период, как отмечают исследователи [2.С.36], сформировались несколько лингвистических направлений, различающихся по концептуальным установкам, методам исследования и харак­теру изучаемого материала, а именно:

• социолингвистические гендерные исследования;

• феминистская лингвистика;

• собственно гендерные исследования, изучающие оба пола;

• исследование маскулинности — новое направление, воз­никшее в начале 90-х гг;

•психолингвистическое изучение пола, смыкающееся в последнее вре­мя с нейролингвистикой. Сюда же относится биодетерминистское направление, исходящее из природной заданности когнитивных различий мужчин и женщин, обусловленной неодинаковым гормональным балан­сом, а также исследование детской речи.

•кросскультурные, лингвокультурологические исследования, в том чис­ле гипотеза гендерных субкультур.

Отличительной чертой современных гендерных исследований является их междисциплинарность. Другая их особенность заключается в их прикладном характере, направленности на реформирование языка и в изменении языковых норм. Направления не сменяли друг друга, а «вырастали» одно из другого, и в настоящее время продолжают сосуществовать, в ряде случаев конкурируя друг с другом [3.С.122].

В современном языкознании исследователи выделяют 2 основные группы проблем:

1. Язык и отражение в нем пола. Цель данного подхода состоит в описании и объяснении того, как посредством номинативной системы, лексикона, син­таксиса, категории рода и ряда сходных объектов манифестируется в языке наличие людей раз­ного пола, какие оценки приписываются мужчинам и женщинам и в каких се­мантических областях они наиболее распространены. Иссле­дования могут проводиться как на материале одного языка, так и при сопоставлении разных языков.

2. Речевое поведение мужчин и женщин. Целью данного подхода является выделение типичных стра­тегий и тактики, гендерно специфического выбора единиц лексикона, способов достижения успеха в коммуникации (достижение статуса эксперта, гендерные предпочтения в выборе синтаксических конструкций и т. д.), — то есть специ­фика мужского и женского говорения. В этой области, в свою очередь, можно выделить несколько концептуальных подходов, прежде всего, теорию социокуль­турного детерминизма и теорию биодетерминизма [3.С.122].

Современная гендерная теория не пытается оспорить существование тех или иных биологических, социальных, психологических различий между конкретными женщинами и мужчинами. Гендерный подход основан на идее о том, что важны не биологические или физические различия между мужчинами и женщинами, а то культурное и социальное значение, которое придает общество этим различиям. Основой гендерных исследований является не просто описание разницы в статусах, в ролях и иных аспектах жизни мужчин и женщин, но и анализ власти и доминирования, утверждаемых в обществе через гендерные роли и отношения.

Одной из важнейших проблем гендерных исследований была и остается проблема женской литературы. Критики до сих пор не пришли к единому мнению относительно того, правомерно ли делить творчество писателей по половому признаку. Поэтому оценки женской литературы крайне противоречивы: от полного неприятия («женская проза – прикрытие для неимеющих таланта» [5.С.119]), до признания существования женского творчества как самобытного феномена («т. к. у женщины собственная роль в обществе, у нее должно быть особое литературное место» [5.С.120]). Критиками-мужчинами «анализ часто подменяется судом с позиции абсолютной истины» [5.С.121]. Такая монополия мнения несомненно вредна. С другой стороны, критик феминистской ориентации может навязывать свою интерпретацию женской прозы. Литература же должна существовать как свободное выражение человеческого опыта, и её оценка должна быть непредвзятой. Таким образом, вопрос о «женской литературе» остаётся нерешенным. М. Рюткёнен отмечает, что гендер является лишь одиним из социокультурных факторов, влияющих на литературное действие. Не только между женщинами и мужчинами, но и среди женщин, мужчин, внутри одного индивида, есть разницы, противоречивости. Одна из задач феминистского литературного исследования состоит в том, чтобы сделать видимыми эти различия [4.С.6].

Гендерные исследования затронули различные языковые уровни: лексический, грамматический, фонологический, синтаксический и обнаружили ряд различий, которые создаются гендером. В области гендерологии конца XX в. на материале славянских языков (русского, польского, чешского и старославянского) [3.С.125] выявлены следующие основные тенденции:

• в сфере грамматики особенно существенных различий между женской и мужской речью не обнаружено;

• некоторые различия затрагивают область словообразования, например, упот­ребление диминутивов и некоторых иных форм производных слов наименований женщин;

• женщины более склонны к кооперативной беседе, в связи с чем задают больше вопросов и высказывают больше реплик-реакций, чем мужчины;

• речь женщин более эмоциональна, что сказывается в их пристрастии к употреб­лению экспрессивных форм общей оценки, часто при помощи прилагательных и наречий;

• женщины чаще используют косвенные просьбы, чем приказы;

• вопрос о том, кто чаще перебивает собеседников в речи — женщины или муж­чины, — требует дальнейшего изучения.

В ходе исследования лингвистической маркированности гендерного признака остается еще не совсем выясненным, является ли женщина как носитель языка более или менее консервативной к изменению языковых норм. Тем не менее, некоторые лингвисты склоняются в пользу большей нормативности женской речи, так как женщина традиционно оказывает большее влияние на воспитание подрастающего поколения, вследствие чего она стремится говорить в соответствии с нормами лите­ратурного языка. В условиях билингвизма женщины, как правило, отдают предпоч­тение тому языку, который в будущем может обеспечить их детям больший успех в жизни [3.С.105].

При анализе интонации мужских и женских голосов исследователи обычно обращают внимание на такие явления, как речевая компетентность женщин, авангардизм или консерва­тизм, эмоциональность, социальный статус и социальная речь [4.С.12].

Вопрос о речевой (интонационной) компетентности выявлялся путем сопоставления женских и мужских прочтений текста в группе одного социального статуса. Как подтверждается экспериментальными данными, одно из устойчивых мнений относительно повышенной эмоциональности женщин, которая в интонационной форме имеет характер нюансов, тонких различий в реализациях. Также в интонационной компетентности образованных женщин обнаруживается стремление использовать более передовые, современные формы в интонации, эмоциональность и меньшая категоричность их нейтральной речи.

Исследователи отмечают также, что женщины в своей речи широко используют такие просодические средства, как придыхание, лабиализация, назализация и др. Эти средства обычно пере­дают различные оттенки эмоционального состояния, отношения к рассказываемому. Женской эмоциональной речи свойственна просодическая эксплицитность, тогда как для мужчин более характерна эксплицитность лексическая.

Таким образом, при исследовании дихотомии «мужское/женское произношение» не­обходимо отметить, что характерные различия связаны, с одной стороны, с нейрофизиологическими, психическими и антропометрическими характеристиками индивидуума, а с другой стороны, с влиянием социальных и экономических факторов на формирование речевого высказывания.

Наряду с гендерными признаками единиц фонетико-фонологического уровня исследователями ведется анализ гендерных признаков единиц других языковых уровней, в частности, лексического и грамматического.

Женщины в большей степени, чем мужчины используют престижные формы слов, новомодные иностранные заимствования [3.С.110]. Авторы отмечают, что женщины используют неологизмы и «модные» слова в повсе­дневной речи, в то время как в официальной речи они стремятся их избегать [4.С.10]. Также исследователи обращают внимание на соответствующие закономерности в использова­нии единиц вульгарной и табуированной лексики, жаргонизмов, инвектив и сленга. Что касается использования нецензурной лексики или инвектив, то частота их появления в мужской и женской речи весьма различается. Тем не менее, в речи мужчин инвективы встре­чаются чаще[3.С.110].

Одной из характерных черт женской речи, как отмечают исследователи, является и использование оценочных прилагательных [3.С.111]. Мужчина, если и использует оценочные прилагательные, то скорее те из них, которые опре­деляют количественные и параметрические отношения.

Результаты, полученные при проведении ассоциативных экспериментов, позволили сделать вывод о том, что муж­ские ассоциации богаче и более «рассредоточены», чем женские. Женские же гораздо более «концентрированнее» и у них больше совпадающих ассоциаций. Наблю­дается также сильная дифференциация между женскими и мужскими ассоциациями.

К числу наиболее интересных исследований в области коммуникативного поведения относятся нейролингвистические исследова­ния. Экспериментальным путем и на основе биологических данных удалось обосно­вать, хотя и на фрагментарном уровне, существование различий у женщин и мужчин в области функционирования долей мозга, ответственных за речевую деятельность.

Особенности языка женщин и мужчин объясняются, с одной стороны, биологи­ческими различиями, разделением социальных сфер языкового общения, с другой сто­роны, сферой языкового сознания – динамичной и комплексной среды, существующей в виде разнообразных речевых построений и представляющей единство когнитивных, эмоциональных и языковых процессов.

Накопление когнитивного опыта является результатом разнообразной когнитив­ной деятельности, которая во многом определяется когнитивными, эмоциональными и физическими способностями личности.

Особое освещение проблема соотношения естественного и грамматического рода в языке получила в работах социолингвистического направления, где с целью выяв­ления сексизма в языке тщательному анализу было подвергнуто устное и печатное слово. Высказывается мнение о том, что подобного рода лингвистические проявления сле­дует объяснять, исходя не из понятия рода, а из социального понятия распределения власти [3.С.119].

Социальные стереотипы, за которыми стоит отчуждение одного рода другим, оказываются настолько сильными, что воздействуют не только на концептуальную основу слов и их прототипические признаки рода, но и на их коллакационные способности.

Стереотипы часто используются в рекламных целях, а также в индустрии разв­лечений. Наблюдения показывают, что еще не­сколько лет назад женщине в рекламе преимущественно отводилась стереотипная роль домохозяйки, у которой нет иных интересов, кроме посуды, стирки, натирания полов, борьбы с пылью и грязью. Некоторые виды товаров, особенно тривиальных, рекламируются с помощью жен­ских признаков [3.С.120].

Общество корректирует языковое сознание человека, заставляя его дифференцировать в языке и мыслях социальную природу и положение полов, предписывая человеку устремления и модели поведения, о которых он даже может быть плохо осведомлен. Когда в коллективном языковом сознании женщина рисуется как слабый пол, а мужчина как сильный, то данный стереотип несомненно откла­дывает отпечаток на поведение отдельного индивидуума.

Современная модель функционирования языка и речи вклю­чает структуру взаимообусловленных и взаимозависимых составляющих, связанных, с одной стороны, с физиологическими и нейропсихическими особенностями индивида, и, с другой стороны, со спецификой формирования индивидуального речевого кода под влиянием социальных (культурологических, этнических и т.д.) и экономических (принадлежность к определенной группе, слою, классу и т.д.) факторов.

Подобная комплексная модель предполагает учет как экстралингвистических, так и лингвистических аспектов речевой деятельности индивида с ориентацией в послед­нем случае на особенности фонетического, лексического, синтаксического планирова­ния и реализации речевого высказывания индивидом в акте коммуникации, т.е. на особенности формирования индивидуального языкового варианта (идиолекта).

Таким образом, в языкознании все более отчетливо формируется новое направление исследований, основанных на социально и культурно маркированной специфике пола, – лингвистическая гендерология. Несмотря на то, что впервые интерес к проблеме взаимосвязи языка и биологического пола возник еще в античности, систематические гендерные исследования начались лишь в начале ХХ века под влиянием прогресса в социолингвистике и в изменениях традиционных социополовых ролей в обществе. В рамках современных гендерных исследований можно выделить несколько основных направлений, среди которых наименее разработанными оказываются кросскультурные и лингвокультурологические. Значительная часть научных разработок проведена на материале наиболее влиятельных европейских языков и американского английского, а это позволяет нам сделать вывод, что степень разработанности проблема­тики на материале других языков значительно ниже, и выводы, имеющиеся в современной лингвистической гендерологии, не являются универсальными.

Библиографический список

1. Гусейнова И. А., Томская М. В. Гендерный аспект в текстах современной рекламы (на материале журнальной прессы ФРГ)// Филологические науки.-2000.-№3.-С.81-85.

2. Кириллина А.В. Гендер: лингвистические аспекты// М.:Изд-во «Институт социологии РАН». 1999.-С.25-38

3. Потапов В. В. Многоуровневая стратегия в лингвистической гендерологии// Вопросы языкознания.-2002.-№1.-С.105-125.

4. Рюткёнен М. Гендер и литература: проблема «женского письма» и «женского чтения»// Филологические науки.-2000.-№3.-С.5-17.

5. Сатклифф Б. Критика о современной женской прозе// Филологические науки.-2000.-№3.-С.119-121.

© А. Б. Чернышев

К проблеме выделения когнитивной модели целевых предлогов в английском языке: сопоставительный анализ семантики предлогов to и for

В последнее время все большее внимание уделяется исследованию служебных частей речи, в частности предлогов. В этих исследованиях все чаще признается лексическая самостоятельность данных единиц языка. Пространственные, временные и логико-понятийные отношения, выражаемые предлогами, достаточно сложны, разнообразны и вместе с тем малоизучены, в связи с чем возникает необходимость исследования семантики предлогов, в том числе их компаративного изучения. Целью данной статьи является сопоставительный анализ семантики целевых предлогов to и for в английском языке.

Как известно, анализ слов в пределах небольших семантических группировок обусловлен теоретическими положениями когнитивного подхода к семантике, предполагающего, что близкие по значению синонимы должны, тем не менее, различаться своими когнитивными моделями. Под когнитивной моделью в современной лингвистике понимается ментальная сущность, схематизированный ментальный образ, не осознаваемый говорящим, но позволяющий правильно употреблять (или не употреблять) слово в определенном речевом контексте. Когнитивная модель связана с представлением о двухуровневой структуре семантики многозначного слова. На внешнем уровне располагаются значения (или лексико-семантические варианты) слова; на глубинном уровне располагается когнитивная структура, то есть «внутренняя форма» слова. Когнитивная модель, которая, как представляется, соотносится с понятием «формальной семантической схемы» [4. С. 14 – 15], является, таким образом, общей для всех значений слова.

Как указывает Е. Г. Беляевская, анализ семантической структуры слова с целью выделения когнитивной модели включает в себя три этапа. На первом этапе уделяется внимание первому прямому номинативному значению, или этимону. На втором этапе учитываются все значения многозначного слова. Третий же этап анализа – этап верификации гипотезы о когнитивной модели слова – состоит в сопоставлении ее с когнитивными моделями близких по семантике слов [1. С. 7, 10].

Известно, что языковые единицы to и for в древнеанглийском языке функционировали как префиксы, значения которых были синонимичными. Как префикс t?-, так и префикс for, выражали идею разрушения, утраты, например: t?brecan – ‘разломать’, t?teran – ‘разорвать’, ford?n – ‘разрушать’, forweor?an – ‘погибать’ (ср. нем. zer в глаголах zerbrechen, zerrei?en). Как предлоги, to и for имели соответственно значение ‘к’ и ‘для’. В среднеанглийский период предложное сочетание for to, содержащее обе языковые единицы, употреблялось для более отчетливого выражения цели при инфинитиве [5]. Следовательно, сравнение этимона с первичным значением данных предлогов позволяет сделать вывод о том, что в основании их когнитивной модели лежит понятие цели, а в более узком смысле – целенаправленности.

В современном английском языке, практически утратившем префиксы, исследуемые языковые единицы продолжают функционировать как предлоги. Представляется, что их основные различия могут быть рассмотрены в трех языковых аспектах: в аспекте полисемии (как самих предлогов, так и глаголов, с которыми они функционируют), в аспекте категориальном и в аспекте синтаксическом.

Что касается аспекта полисемии, то пространственные, временные и логико-понятийные отношения, охватываемые сферой употребления предлога for, безусловно, намного более разнообразны по сравнению с предлогом to. Ср.:

(1) She concluded by thanking him for his kindness in a crude way, then puzzled over the formality of signing her name … (Dreiser). Она ограничилась тем, что неловко поблагодарила Друэ за внимание, а потом снова стала ломать себе голову над тем, как ей подписаться (Драйзер).

(2) As on the previous morning, Carrie walked down town, for she began to realise now that her four-fifty would not even allow her car fare after she paid her board (Dreiser). Как и накануне, Керри отправилась в город пешком, так как уже понимала, что ее четырех с половиной долларов <…> не хватит даже на конку (Драйзер).

(3) In Monday’s second mail he encountered a very legal-looking letter, which held his interest for some time (Dreiser). В понедельник со второй почтой пришел конверт весьма официального вида, и Герствуд некоторое время с любопытством разглядывал его (Драйзер).

Вероятно, именно вследствии полисемии имеет место чисто смысловое различие предлогов to и for. Ср.:

(4а) She sent for a doctor (Woolf). «Она послала за доктором».

(4б) She sent to a doctor. «Она отправилась к доктору».

Кроме того, разница в употреблении to и for может возникать и как результат полисемии самих глаголов, с которыми употребляются данные предлоги. Ср.:

(5а) He asked his wife for another plate of porridge at breakfast (Woolf).

(5б) He had four little children and he had asked her to tea, she told Septimius (Woolf).

Первое предложение (5а) демонстрирует идею просьбы (ask+for), во втором предложении (5б) присутствует идея приглашения (ask+to).

Второй аспект, условно определяемый нами как категориальный, может выявлять различие слов в рамках их общего значения, общей категории. Именно этот аспект, на наш взгляд, в наибольшей степени способствует выделению когнитивной модели слова. Очевидно, что общее значение исследуемых предлогов сохраняет идею направленности действия на определенный объект, то есть целенаправленного действия. Как отмечают О. Ю. Богуславская и И. Б. Левонтина, близкие по смыслу целевые слова могут различаться с точки зрения ориентации на объективное или субъективное [2. С. 80]. Подобное суждение представляется актуальным и в отношении семантики предлогов. Употребление предлогов to и for, часто имеющих бенефактивное значение (то есть указывающее на то, что человек действует в интересах другого человека), акцентирует либо индивидуальные побуждения субъекта – желание сделать другому человеку что-то хорошее, либо объективное соответствие данного действия интересам этого другого человека.

Так, предлог for, аналогично русскому предлогу для, обычно используется при описании сознательной деятельности субъекта в чьих-либо интересах. Ср.:

(6) There he stood now, guilty of his miserable breach of confidence and talking about what he had done for her! (Dreiser). А теперь он смеет еще стоять перед ней и говорить о том, что он сделал для нее, когда сам кругом виноват! (Драйзер).

При этом мотивом действий субъекта не обязательно является желание доставить удовольствие или принести пользу данному лицу. Ср.:

(7) “Well, I don’t know as I have anything for you (Dreiser).

(8) I think I can find something for you to do (Dreiser).

Употребление предлога for в данном значении особенно характерно в том случае, когда речь идет, например, о наемном труде. Ср.:

(9) Shortly afterward he departed, and Carrie prepared for her meeting with Hurstwood (Dreiser).

Как представляется, предлог for включает элемент определенной корысти, эгоизма, не свойственных для предлога to. Именно поэтому for, как правило, употребляется с такими глаголами, как to desire – ‘желать’, to want – ‘хотеть’, to long – ‘страстно желать (жаждать)’, to change for – ‘менять на (о деньгах, вещах и т. д.)’. Ср.:

(10) Nothing exists … except … a desire for solace, for relief (Woolf).

(11) She had invited Carrie, not because she longed for her presence … (Dreiser).

Наоборот, в предлоге to акцентируется само намерение субъекта, мотив его действий. Этот предлог часто используется для описания ситуации, когда, действуя в интересах другого, человек пренебрегает собственными интересами. Ср.:

(12) She realised that she was of interest to him from the one standpoint which a woman both delights in and fears (Dreiser). Керри поняла, что интересна для него лишь с той точки зрения – которой женщина всегда боится и в то же время восхищает ее (Драйзер).

Вероятно, идея полной самоотдачи представляет собой частный случай актуализации концепта «активное начало», концептуальную структуру которого, по мнению Е. М. Поздняковой, образует понятие действующего источника энергии, являющегося причиной, порождением чего-либо от исходной точки в пространстве и от первого момента, от первой стадии какого-либо действия во времени. Этот источник является основой, сущностью порождаемого, вызываемого события или ситуации, он деятельный, то есть не пассивный, а также развивающийся, то есть не статичный [7. С. 255]. Подобный источник может реально не являться одушевленным, но восприниматься таковым в силу непосредственного выражения его собственной смысловой сущности. Таким образом, предметам могут приписываться свойства и качества, объективно им не принадлежащие. Как считает А. Е. Маньков, любое активное действие, производимое предметом, кажется целенаправленным, а сам предмет представляется разумным и одушевленным и этими качествами подобным человеку, что является следствием мифологического восприятия, сохраняющегося во все периоды общинно-родового строя, включая и тот, к которому относится индоевропейский праязык [6. С. 82].

Очевидно, что в рамках концептуальной структуры «активного начала» может также рассматриваться идея «функционального единства предметов» как реализация диалектического соотношения «частного» и «целого». При этом пациенс (объект), выражающий «целое», является «активным» с концептуальной точки зрения. Ср.:

(13) The words attached themselves to some scene, to some room, to some past he had been dreaming of (Woolf).

(14) She was thinking of returning to the flat (Dreiser).

Как видно из примеров, событийная сторона создаваемого функционального единства основывается именно на предметах сцена (13), комната (13), квартира (14) как на притягивающих к себе «активных источниках».

Активность и связанное с ней единство, выражаемые предлогом to, имплицируют понятие «линейности» с глаголами перемещения при сведении начального и конечного пунктов в «точку». Ср.:

(15) “And so this is your first visit to Chicago”, he observed (Dreiser).

Рассмотренные семантические различия могут проявляться и в третьем – синтаксическом – аспекте функционирования исследуемых предлогов. Третий аспект, безусловно, дополняет второй (категориальный) аспект. Так, после предлога to как носителя семантического признака «единства предметов» и «активности» употребляются, обычно, местоимения (чаще 1-го и 2-го лица) и одушевленные существительные, в то время как за предлогом for следуют существительные неодушевленные. Ср.:

(16) What ?s Christmas time to you but a time for playing bills without money; a time for balancing your books? (Dickens).

Различие в употреблении предлогов to и for, как известно, проявляется и в предложениях с обстоятельством цели. Ср.:

(17) “Dear, those motor cars”, said Miss Pym, going to the window to look (Woolf).

(18) But it was plain enough, this beauty, this exquisite beauty, and tears filled his eyes as he looked at the smoke words languishing and <…> signalling their intention to provide him for nothing, for ever, for looking merely, with beauty, more beauty! (Woolf).

Очевидно, что английский инфинитив в (17) в большей степени соотносится с глагольными свойствами, в то время как герундий в (18) ориентирован на свойства существительного. В связи с этим неопределенная форма глагола, то есть той части речи, которая, по мнению В. фон Гумбольдта, «никогда не пребывает без движения, но всегда выступает в конкретном, всесторонне определенном действии» [3. С. 200] и, как следствие, является «активной», в качестве своего формального показателя использует предлог to, трансформировавшийся в частицу. При герундии же, помимо его формального показателя – суффикса ing употребляется «менее активный» предлог for.

Итак, анализ языкового материала позволяет сделать вывод о том, что выделение когнитивной модели, и в частности, проведение такого необходимого этапа, как верификации ее гипотезы, оказывается возможным не только для полисемантичных слов знаменательных частей речи, но и для предлогов. В отличие от for как целевого предлога, в основе семантической структуры предлога to лежит представление о пациенсе как об «активном начале», являющемся источником совмещения, или функционального единства предметов.

Библиографический список

1. Беляевская Е. Г. Воспроизводимы ли результаты концептуализации? (К вопросу о методике когнитивного анализа) // Вопросы когнитивной лингвистики. – 2005. – №1.

2. Богуславская О. Ю., Левонтина И. Б. Смыслы «причина» и «цель» в естественном языке // Вопросы языкознания. — 2004. – №2.

3. Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию: Пер. с нем. / Общ. ред. Г. В. Рамишвили; послесл. А. В. Гулыги и В. А. Звегинцева. – М., 2000.

4. Добрушина Е. Р., Меллина Е. А., Пайар Д. Русские приставки: многозначность и семантическое единство: Сборник. – М., 2001.

5. Ильиш Б. А. История английского языка. – М., 1968.

6. Маньков А. Е. Происхождение категории рода в индоевропейских языках // Вопросы языкознания. — 2004. – №5.

7. Позднякова Е. М. Таксономическая категоризация глагола и концепт «активное начало» в категории имени деятеля // Концептуальное пространство языка. – Тамбов, 2005.

Список источников

Драйзер Теодор. Сестра Керри. – М., 1988.

Dreiser Theodore. Sister Carrie. – Moscow, 1958.

Dickens Charles. A Christmas Carol. – Leipzig, 1843.

Woolf Virginia. Mrs. Dalloway. – М., 2000.

___

Это интересные и полезные ресурсы:

Свобода, это хорошо, и интересно, так дайте ребёнку возможность самостоятельно выбрать мягкие игрушки!

…а потом сможете смело расслабиться и выпить воды. А если Вы в офисе, то доставка воды в офис будет организована компанией Вода Сарова!

Метки: , ,

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Можно использовать следующие HTML-теги и атрибуты: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <s> <strike> <strong>

ELT Events ICT ICT in ELT Learn Teach The Internet for English Teching Think Деловой английский Лондон Путешествия Языкознание английский в интернете английский для начинающих английский язык английский язык в интернете английское письмо аудирование грамматика английского языка изучение английского интернет для изучения английского интернет для изучения английского языка коммуникативные умения коммуникативный подход курсы английского курсы английского в Ярославле лексика методика преподаватния английского языка обучение английскому письмо на английском план урока план урока английского поездка в Великобританию преподаватель английского преподаватель английского языка репетитор репетитор английского репетитор английского в Ярославле семинар для преподавателей английского семинар для учителей английского словарь туристическая поездка в Великобританию услуги репетитора английского учитель английского чтение